Неточные совпадения
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства:
смерть люблю узнать, что есть
нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый
новоеПодкралось горе лютое —
К кому оно привяжется,
До
смерти не избыть!
Левин пощупал, ушел за перегородку, потушил свечу, но долго еще не спал. Только что ему немного уяснился вопрос о том, как жить, как представился
новый неразрешимый вопрос ―
смерть.
С той минуты, как при виде любимого умирающего брата Левин в первый раз взглянул на вопросы жизни и
смерти сквозь те
новые, как он называл их, убеждения, которые незаметно для него, в период от двадцати до тридцати четырех лет, заменили его детские и юношеские верования, — он ужаснулся не столько
смерти, сколько жизни без малейшего знания о том, откуда, для чего, зачем и что она такое.
Со
смертью матери окончилась для меня счастливая пора детства и началась
новая эпоха — эпоха отрочества; но так как воспоминания о Наталье Савишне, которую я больше не видал и которая имела такое сильное и благое влияние на мое направление и развитие чувствительности, принадлежат к первой эпохе, скажу еще несколько слов о ней и ее
смерти.
В окно смотрели три звезды, вкрапленные в голубоватое серебро лунного неба. Петь кончили, и точно от этого стало холодней. Самгин подошел к нарам, бесшумно лег, окутался с головой одеялом, чтоб не видеть сквозь веки фосфорически светящегося лунного сумрака в камере, и почувствовал, что его давит
новый страшок, не похожий на тот, который он испытал на Невском; тогда пугала
смерть, теперь — жизнь.
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это убийство вызовет
новые аресты, репрессии,
новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел в спальню, зажег огонь, постоял у постели жены, — она спала крепко, лицо ее было сердито нахмурено. Присев на кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей о
смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
— И не дай Бог! — продолжал Захар, — убьет когда-нибудь человека; ей-богу, до
смерти убьет! И ведь за всяку безделицу норовит выругать лысым… уж не хочется договаривать. А вот сегодня так
новое выдумал: «ядовитый», говорит! Поворачивается же язык-то!..
Новое учение не давало ничего, кроме того, что было до него: ту же жизнь, только с уничижениями, разочарованиями, и впереди обещало —
смерть и тлен. Взявши девизы своих добродетелей из книги старого учения, оно обольстилось буквою их, не вникнув в дух и глубину, и требовало исполнения этой «буквы» с такою злобой и нетерпимостью, против которой остерегало старое учение. Оставив себе одну животную жизнь, «
новая сила» не создала, вместо отринутого старого, никакого другого, лучшего идеала жизни.
С этим же равнодушием он, то есть Фаддеев, — а этих Фаддеевых легион — смотрит и на
новый прекрасный берег, и на невиданное им дерево, человека — словом, все отскакивает от этого спокойствия, кроме одного ничем не сокрушимого стремления к своему долгу — к работе, к
смерти, если нужно.
Религиозное, христианское отношение к жизни должно жертвенно принять
смерть старой России, старой ее плоти во имя воскресения России к
новой жизни.
Для людей этого духа она не может дать никакого научения, они не хотят перейти к
новой жизни через
смерть.
— Еду! — воскликнула она вдруг. — Пять моих лет! Прощайте! Прощай, Алеша, решена судьба… Ступайте, ступайте, ступайте от меня теперь все, чтоб я уже вас не видала!.. Полетела Грушенька в
новую жизнь… Не поминай меня лихом и ты, Ракитка. Может, на
смерть иду! Ух! Словно пьяная!
Если он после каждого наблюдения провозглашает
новую победу
смерти, разве это его вина?
Другой, из видов предупредительной осторожности, требовал
новых обеспечений, чтоб в случае моей
смерти воспитание и содержание моих детей не пало на бедную коммуну.
Вообще матушка не любит отцовской усадьбы и нередко мечтает, что, со
смертью мужа, устроит себе
новое гнездо в одном из собственных имений.
Верхний полукруг окна осветился выглянувшей из-за облака луной, снова померк… Часы бьют полночь. С двенадцатым ударом этих часов в ближайшей зале забили другие — и с
новым двенадцатым ударом в более отдаленной зале густым, бархатным басом бьют старинные английские часы, помнящие севастопольские разговоры и, может быть, эпиграммы на царей Пушкина и страстные строфы Лермонтова на
смерть поэта…
Смерть сменялась
новою жизнью.
Так продолжалось изо дня в день, и доктор никому не мог открыть своей тайны, потому что это равнялось
смерти. Муки достигали высшей степени, когда он слышал приближавшиеся шаги Прасковьи Ивановны. О, он так же притворялся спящим, как это делал Бубнов, так же затаивал от страха дыхание и немного успокаивался только тогда, когда шаги удалялись и он подкрадывался к заветному шкафику с мадерой и глотал
новую дозу отравы с жадностью отчаянного пьяницы.
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою
новую веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь
смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на чувства, не будет долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной любви; когда не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не примет ее жертвы, если по великодушию она захочет остаться с ним, но, подобно Богу, скажет ей: хочу милости, а не жертв…
Розанова, возвращающегося к юдаизму и язычеству, энергия пола освящается, как рождающая
новую жизнь и этим побеждающая
смерть.
Было уже сказано, что
новый девиз Белинского был: «Социальность, социальность или
смерть».
Рождение неисчислимого количества
новых поколений не может примирить со
смертью хотя бы одного человека.
Вл. Соловьев устанавливает противоположность между перспективой вечной жизни для личности и перспективой родовой, в которой рождение
новой жизни ведет к
смерти предшествующих поколений.
В прежнее время медведь не обижал людей и домашних животных и считался смирным, но с тех пор, как ссыльные стали селиться по верховьям рек и вырубать тут леса и преградили ему путь к рыбе, которая составляла его главную пищу, в сахалинских метрических книгах и в «ведомости происшествий» стала появляться
новая причина
смерти — «задран медведем», и в настоящее время медведь уже третируется, как грозное явление природы, с которым приходится бороться не на шутку.
Из Иркутска я получил подробности о
смерти доброго нашего Артамона — он умер сознательно с необыкновенным спокойствием. Сам потребовал священника и распорядился всеми своими делами. Что год, то
новые могилы!..
Отсюда мне нечего сообщить вам
нового — одна только печальная весть — это
смерть М. Ф. Митькова. Страдания его кончились 23 октября… Буду в Красноярске и привезу вам оттуда все подробности. Его земные счеты хорошо кончены…
Погрустил я с вами, добрая Надежда Николаевна: известие о
смерти вашего внука Васи сильно нас поразило. Тут невольно мысль и молитва о близких покойного. Да успокоит вас милосердый бог в этом
новом горе. В сердечном моем сочувствии вы не сомневаетесь — боюсь распространяться, чтоб не заставить вас снова задуматься, хотя вполне уверен в вашей полной покорности воле божьей.
И в наших инвалидных рядах после
смерти Александра четыре
новых креста: Мухановв Иркутске, Фонвизинв Марьине, где только год прожил и где теперь осталась оплакивать его Наталья Дмитриевна, Василий Норовв Ревеле, Николай Крюковв городе Минусинске. Под мрачным впечатлением современности началось с некролога. Эта статья нынче стала чаще являться в наших летописях. Ты, может быть, все это давно слышал. Извини, если пришлось повторить.
— Ах, да не все ли равно! — вдруг воскликнул он сердито. — Ты вот сегодня говорил об этих женщинах… Я слушал… Правда,
нового ты ничего мне не сказал. Но странно — я почему-то, точно в первый раз за всю мою беспутную жизнь, поглядел на этот вопрос открытыми глазами… Я спрашиваю тебя, что же такое, наконец, проституция? Что она? Влажной бред больших городов или это вековечное историческое явление? Прекратится ли она когда-нибудь? Или она умрет только со
смертью всего человечества? Кто мне ответит на это?
Горестное событие,
смерть старого мельника, скоро было забыто мной, подавлено, вытеснено
новыми, могучими впечатлениями.
Странное дело, — эти почти бессмысленные слова ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче заговорить неведомый голос: ему почему-то представился с особенной ясностью этот неширокий горизонт всей видимой местности, но в которой он однако погреб себя на всю жизнь; впереди не виделось никаких
новых умственных или нравственных радостей, — ничего, кроме
смерти, и разве уж за пределами ее откроется какой-нибудь мир и источник иных наслаждений; а Паша все продолжал приставать к нему с разными вопросами о видневшихся цветах из воды, о спорхнувшей целой стае диких уток, о мелькавших вдали селах и деревнях.
— А слыхала, как Христос про зерно сказал? Не умрешь — не воскреснешь в
новом колосе. До
смерти мне далеко. Я — хитрый!
В сущности, однако ж, в том положении, в каком он находился, если бы и возникли в уме его эти вопросы, они были бы лишними или, лучше сказать, только измучили бы его, затемнили бы вконец тот луч, который хоть на время осветил и согрел его существование. Все равно, ему ни идти никуда не придется, ни задачи никакой выполнить не предстоит. Перед ним широко раскрыта дверь в темное царство
смерти — это единственное ясное разрешение
новых стремлений, которые волнуют его.
Санин и она — полюбили в первый раз; все чудеса первой любви совершались над ними. Первая любовь — та же революция: однообразно-правильный строй сложившейся жизни разбит и разрушен в одно мгновенье, молодость стоит на баррикаде, высоко вьется ее яркое знамя — и что бы там впереди ее ни ждало —
смерть или
новая жизнь, — всему она шлет свой восторженный привет.
— Его нет, но он есть. В камне боли нет, но в страхе от камня есть боль. Бог есть боль страха
смерти. Кто победит боль и страх, тот сам станет бог. Тогда
новая жизнь, тогда
новый человек, всё
новое… Тогда историю будут делить на две части: от гориллы до уничтожения бога и от уничтожения бога до…
— Мы убеждены, что человек не умирает полною
смертью, восприняв которую, он только погружается в землю, как бы в лоно матери, и в продолжение девяти месяцев, подобно младенцу, из ветхого Адама преобразуется в
нового, или, лучше сказать, первобытного, безгреховного Адама; из плоти он переходит в дух, и до девяти месяцев связь всякого умершего с землею не прекращается; он, может быть, даже чувствует все, что здесь происходит; но вдруг кто-нибудь будет недоволен завещанной им волей…
— Государь, — ответил он, — как Морозов во всю жизнь чинил, так и до
смерти чинить будет. Стар я, государь, перенимать
новые обычаи. Наложи опять опалу на меня, прогони от очей твоих — а ниже Годунова не сяду!
— Великий государь! — сказал он, приблизившись к ступеням престола, — казацкий твой атаман Ермак Тимофеев, вместе со всеми твоими опальными волжскими казаками, осужденными твоею царскою милостью на
смерть, старались заслужить свои вины и бьют тебе челом
новым царством. Прибавь, великий государь, к завоеванным тобою царствам Казанскому и Астраханскому еще и это Сибирское, доколе всевышний благоволит стоять миру!
Эта неожиданная и невольная смелость Серебряного озадачила Иоанна. Он вспомнил, что уже не в первый раз Никита Романович говорит с ним так откровенно и прямо. Между тем он, осужденный на
смерть, сам добровольно вернулся в Слободу и отдавался на царский произвол. В строптивости нельзя было обвинить его, и царь колебался, как принять эту дерзкую выходку, как
новое лицо привлекло его внимание.
Головлево — это сама
смерть, злобная, пустоутробная; это
смерть, вечно подстерегающая
новую жертву.
А поводы для тревоги с каждым днем становились все больше и больше, потому что
смерть Арины Петровны развязала руки Улитушке и ввела в головлевский дом
новый элемент сплетен, сделавшихся отныне единственным живым делом, на котором отдыхала душа Иудушки.
— А к тому, что вы про
новые болезни рассуждали: все они… как их ни называй, клонят к одной предместности — к
смерти…
«Батюшка, Степан Михайлыч! — голосила Арина Васильевна, — воля твоя святая, делай что тебе угодно, мы все в твоей власти, только не позорь нас, не срами своего рода перед невесткой; она человек
новый, ты ее до
смерти перепугаешь…» Вероятно, эти слова образумили старика.
Пришедши в свой небольшой кабинет, женевец запер дверь, вытащил из-под дивана свой пыльный чемоданчик, обтер его и начал укладывать свои сокровища, с любовью пересматривая их; эти сокровища обличали как-то въявь всю бесконечную нежность этого человека: у него хранился бережно завернутый портфель; портфель этот, криво и косо сделанный, склеил для женевца двенадцатилетний Володя к
Новому году, тайком от него, ночью; сверху он налепил выдранный из какой-то книги портрет Вашингтона; далее у него хранился акварельный портрет четырнадцатилетнего Володи: он был нарисован с открытой шеей, загорелый, с пробивающейся мыслию в глазах и с тем видом, полным упования, надежды, который у него сохранился еще лет на пять, а потом мелькал в редкие минуты, как солнце в Петербурге, как что-то прошедшее, не прилаживающееся ко всем прочим чертам; еще были у него серебряные математические инструменты, подаренные ему стариком дядей; его же огромная черепаховая табакерка, на которой было вытиснено изображение праздника при федерализации, принадлежавшая старику и лежавшая всегда возле него, — ее женевец купил после
смерти старика у его камердинера.
Дядя нимало этим не смутился и опять выслал в зал к тетке того же самого дворецкого с таким ответом, что князь, мол, рождению своему не радуются и поздравления с оным принимать не желают, так как
новый год для них ничто иное, как шаг к
смерти.
Оказалось, что с перепугу, что его ловят и преследуют на суровом севере, он ударился удирать на чужбину через наш теплый юг, но здесь с ним тоже случилась маленькая неприятность, не совсем удобная в его почтенные годы: на сих днях я получил уведомление, что его какой-то армейский капитан невзначай выпорол на улице, в Одессе, во время недавних сражений греков с жидами, и добродетельный Орест Маркович Ватажков столь удивился этой странной неожиданности, что, возвратясь выпоротый к себе в номер, благополучно скончался «естественною
смертью», оставив на столе билет на пароход, с которым должен был уехать за границу вечером того самого дня, когда пехотный капитан высек его на тротуаре, неподалеку от здания
новой судебной палаты.
Новые вещи, как
новые друзья, наживное дело, а вот старинного, батюшкина добра жаль до
смерти, точно каждая щепка приросла к сердцу.
Узкая, едва заметная тропинка извивалась по болоту; по обеим сторонам ее расстилались, по-видимому, зеленеющие луга; но горе проезжему, который, пленясь их наружностию, решился бы съехать в сторону с грязной и беспокойной дороги: под этой обманчивой зеленой оболочкою скрывалась
смерть, и один неосторожный шаг на эту бездонную трясину подвергал проезжего неминуемой гибели; увязнув раз, он не мог бы уже без помощи других выбраться на твердое место: с каждым
новым усилием погружался бы все глубже и, продолжая тонуть понемногу, испытал бы на себе все мучения медленных казней, придуманных бесчеловечием и жестокостию людей.
Это инстинктивное стремление бывает так сильно, что не видавши трудно поверить: несмотря на ужасную быстрину, с которою летит спертая полая вода, вырываясь в вешняках или спусках из переполненных прудов, рыба доходит до самого последнего, крутого падения воды и, не имея уже никакой возможности плыть против летящего отвесного вниз каскада — прыгает снизу вверх; беспрестанно сбиваемые силою воды, падая назад и нередко убиваясь до
смерти о деревянный помост или камни,
новые станицы рыб беспрестанно повторяют свои попытки, и многие успевают в них, то есть попадают в пруд.